Негромкий подвиг писателя Ивана Третьякова

ЮБИЛЕЙ

Недавно в Азербайджане отметили 100-летие со дня рождения известного писателя-прозаика, литературного критика, публициста и переводчика Ивана Поликарповича Третьякова. 

Заслуженный деятель искусств, президентский стипендиат, кавалер орденов Отечественной войны I степени, «Красной Звезды», «Дружбы народов», Иван Третьяков награжден также медалями «За отвагу», «За оборону Кавказа», отмечен рядом других наград. 

Перу Ивана Третьякова принадлежит около 40 книг, а также переводы более 25 романов и повестей азербайджанских писателей. С его именем связана история журнала «Литературный Азербайджан», которым он руководил 30 лет. Он причастен к развитию в послевоенное время библиотечного дела. Словом, вся его трудовая и творческая деятельность связана с Азербайджаном. Однако мало кто знает, что в далеком северном городе Каргополе Архангельской области еще при жизни Ивана Поликарповича его именем была названа одна из улиц.

У далекого Белого моря

– Я северянин, вырос в крестьянской семье, которая вела натуральное хозяйство, – рассказывал он. – Сами пахали и сеяли, сами себя всем обеспечивали и умели делать решительно все. Отец, например, валял для всех валенки. Женщины ткали полотно, шили себе платья. Мы радовались и появлению в селе сельскохозяйственных машин, мануфактуры, но в 30-е годы промышленность области была переориентирована на заготовку леса, а так как рабочей силы не хватало, в тайгу стали посылать мужиков, и вместо того, чтобы пахать и сеять, они по девять месяцев в году валили лес.

Вспоминая детство в далеком от Баку селе Книгино Каргопольского района, Иван Поликарпович рассказывал, как стало трудно и даже невозможно зарабатывать трудодни, как колхозы «стали хиреть, едва родившись». Жили в бараках, питались плохо, он сам тогда учился в одном из ленинградских техникумов, но из-за материальных трудностей, взяв отсрочку от учебы, стал работать десятником в лесопункте, а тут и война…

Война и ее дороги

На войну Иван Третьяков ушел в 18 лет добровольцем. Поначалу его направили в Борисовское военно-инженерное училище, где он учился саперному делу.

– Оно было сформировано в Беларуси, но еще до войны переведено в Архангельск, – рассказывал писатель. – Это я к тому, что говорят, будто мы не были готовы к войне. Невольно вспоминаю слова «усатого», который в 1930 году говорил: «Мы отстали от Европы на 100 лет, и за 10 лет должны пробежать это расстояние – если не пробежим, нас сомнут». И вот почти пробежали, но Гитлер нас опередил…

На вопрос, где пришлось воевать и в каком качестве, ответил: был взводным, ротным, командиром саперного инженерно-минного взвода инженерно-саперной роты, начальником инженерной службы гвардейского стрелкового полка. Как офицер инженерно-танковых войск воевал и в пехоте, и в танковом полку, принимал непосредственное участие в боях на Керченском полуострове, на Кубани, в освобождении Украины, в Ясско-Кишиневской операции, в боях на территории Румынии, Венгрии. За 24 дня до окончания войны был тяжело ранен в Чехословакии – именно в тот день, когда должен был отправиться на учебу в Высшую офицерскую школу при Военно-инженерной академии, куда отбирали перспективные кадры. Утром 15 апреля 1945 года Третьякову позвонили, чтобы к обеду он был в штабе дивизии, а тут началось наступление...

«Мне пришлось «снимать» минные поля, – рассказывал писатель автору этих строк. – В тот день во время атаки меня зацепило: кто-то выстрелил сзади, с высоты, откуда мы не ждали удара. Это потом выяснилось, что командир соседней части обманул высшее командование, солгав, что находившаяся рядом высота взята, и нам пришел приказ: «Чего стоите? Высота взята, никто вам не мешает, дорога открыта». Мы двинулись вперед, разминировали путь, а оказалось, на высоте – немецкие танки и самоходки. Вот они и били по нам в упор. Противотанковый снаряд прошел у меня между рукой и ногой, оторвав кусок бедра, искалечив руку и ногу».

Здравствуй, Каспий

«Так вместо академии меня повезли по различным госпиталям, пока не приняли в бакинский. После этого ранения я перенес в общей сложности 12 операций, и восемь месяцев, завернутый в гипс как коряга, лежал без движения. До сих пор удивляюсь, как не окаменел тогда и сохранил гибкость позвоночника. Серия операций была и на руке», – вспоминал писатель.

Понимая, что в условиях Севера, где зима длится девять месяцев, не сможет не то что работать, но даже ходить, все же поехал домой.

«Это была целая одиссея, о которой в двух словах не расскажешь. Там меня хотели определить в инвалидный дом, но я попытался пожить самостоятельно, – рассказывал Иван Поликарпович. – Как-то решил навестить соседа, вышел и провалился в сугроб, меня-то вытащили, а валенки так и остались в снегу… «Сиди дома», – сказали мне. Это в 25 лет сидеть на печи и знать, что тебе ничего не светит! И я вернулся в Баку, где меня поставили на ноги и где я встретил будущую жену. Здесь на первых порах меня приютили ее родственники».

Поначалу были неудачные попытки устроиться на работу. На костылях, с недействующей правой рукой ему пришлось обойти около 40 учреждений, прежде чем ему улыбнулась удача. В то время в ЦК Компартии работала комиссия по трудоустройству инвалидов войны, в первую очередь – офицеров. Ее возглавлял генерал – очень добрый, сердечный человек, который предоставил ему адреса нескольких учреждений, где требовались сотрудники. Но работа нашлась неожиданно.

Шел февраль 1948-го. Проходя по одной из бакинских улиц, Третьяков увидел вывеску: «Комитет по делам культпросветучреждений». «Попросил того самого генерала из ЦК партии выдать мне туда направление, – вспоминал писатель. – Он позвонил, и я пошел устраиваться. Секретарша после долгих препирательств доложила обо мне, и я вошел в кабинет, где за письменным столом сидел человек лет 50. Спросил обо всем: где ранен и когда, где лечился, как устроился и почему решил обосноваться в Баку. Узнав, что жена – бакинка, улыбнулся: «У нас говорят, где жена, там и дом». Спросил, что я мог бы делать. «Пока не был искалечен, мог решительно все». «Вот есть одно местечко, но оклад никудышный, на уровне уборщицы – 600 рублей». Я дал согласие. Человек этот был не кто иной, как известный писатель Сулейман Рагимов. Он помог мне бросить якорь в мирной жизни и утвердил меня в мысли, что свет не без добрых людей. С тех пор мне на хороших людей везло».

Жизнь налаживается

Много лет спустя, когда Третьяков стал известным писателем, а Сулейман Рагимов – одним из патриархов азербайджанской литературы, Иван Поликарпович спросил его при встрече: «Сулейман Гусейнович, вы когда-то работали в Комитете по делам культпросветучреждений. Помните ли вы такой случай, когда к вам прорвался, несмотря на сопротивление ваших помощников, человек на костылях? Это был я. Давайте еще раз познакомимся». «Он был в таком восторге от того, что поступил тогда так сердечно», и улыбаясь, рассказывал мне об этом эпизоде Иван Поликарпович.

На должность инспектора отдела культуры Бакгорисполкома Третьякова приняли с месячным испытательным сроком – курировать массовые библиотеки. Он исходил и изъездил весь Абшеронский полуостров, побывал в каждой библиотеке. Через три года, в 1951-м, его пригласили на работу в Главлит – там он проработал девять лет.

В те же годы Третьяков заочно окончил Азербайджанский педагогический институт и обратился к литературному творчеству. Он уже был готов к новому повороту в своей судьбе, к тому, чтобы стать писателем. Увиденное и пережитое на войне не давало ему покоя. Он помнил всех своих боевых товарищей – и тех, кто погиб, и тех, кто остался в живых. Желание запечатлеть их образы появилось у него, когда он еще лежал в госпитале. Однако впервые взялся за перо спустя несколько лет после окончания войны, когда смог найти работу и более-менее утрясти быт семьи. Писал по 20 часов в сутки, не чувствуя усталости.

«Во мне вдруг проснулась такая энергия, о которой я и не подозревал, – рассказывал писатель. – Я исписал полторы тысячи страниц, потом аккуратно переписал и послал на имя Александра Фадеева. Ответ пришел не от самого Фадеева (он уехал на Конгресс мира в Польшу), а от кого-то из работников Союза писателей СССР. В письме были такие строки: «Написанное вами выдумать невозможно, это все, наверное, правда, но ведь так писать нельзя… Наша армия – победительница, а вы пишете, что в ней были карьеристы и шкурники… На войне все было героическим»…

Третьяков понял, что его «окопная правда» о войне никому не нужна. Лишь спустя время случай заставил его вновь взяться за перо. В то время он работал цензором в Главлите, и ему в нагрузку поручили контроль за художественной, военной и научной литературой. Это тоже одна из страниц его биографии.

Преддверие будущего

«Я никогда ничего не вычеркивал и не браковал, да и такая задача перед Главлитом не ставилась, – рассказывал он. – Это было управление по охране военных и государственных тайн в печати, которое свою функцию выполняло отлично – ни один государственный секрет не уходил через книжную продукцию за бугор. На каком-то этапе было принято решение, чтобы в Главлите готовились и рецензии на книги. Мне было поручено высказать свое мнение о книге Имрана Касумова и Гасана Сеидбейли «На дальних берегах», и я написал, что произведение о подвиге героя Сопротивления Мехти Гусейнзаде должно как можно скорее увидеть свет, что читатель ждет такие книги, а замечаний существенных у меня нет».

Эта рецензия привлекла внимание и тем, насколько ярко, художественно, интересно она была написана, иначе бы начальник Главлита Окюма Султанова не попросила цензора Третьякова показать ей что-то из написанного им и неопубликованного. «Видно, вы и сами пишете», – сказала она ему не столько с сомнением, сколько с уверенностью, что иначе и быть не может. В ее просьбе чувствовался живой интерес, и Третьяков, не раздумывая, быстро оформил одну из глав своего отвергнутого романа как рассказ и отдал Султановой. Он не ожидал того, что произошло дальше: ни слова ему не сказав, она отправила рассказ в «Литературный Азербайджан». Члены редколлегии журнала – Самед Вургун, Мир Джалал, Энвер Мамедханлы… – прочли и дали добро на публикацию.

Твой рассказ читал Самед Вургун…

Звонок из «Литературного Азербайджана» был неожиданным. Ответсекретарь Иосиф Оратовский сказал Третьякову коротко: «Твой рассказ читал Самед Вургун, сказал – печатать».

«Я воспринял это как благословение на дальнейшую творческую жизнь», – говорил мой собеседник, вновь воссоздавая в памяти те счастливые минуты. Начался новый период жизни, который все более заполнялся творчеством: именно он тогда редактировал роман Эйюба Абасова «Зангезур» о непростых взаимоотношениях армян и азербайджанцев, притязаниях дашнаков. Иван Поликарпович подружился со многими писателями, особенно с фронтовиками – Абульгасаном, Исмаилом Шихлы, Сулейманом Велиевым, Гусейном Аббасзаде, Гераем Фазли, с творчеством которых он постепенно знакомился, а «Манифест молодого человека» Мир Джалала и «Айналым» Сулеймана Рагимова читал еще в госпитале. И до конца дней сожалел, что ни разу не смог побеседовать с Самедом Вургуном и видел его вблизи всего один раз. Близки ему были и Мирварид Дильбази, Медина Гюльгюн, Окюма Биллури, Фарида Алиярбейли.

 «Я постоянно чувствовал отцовское расположение Мехти Гусейна, Мирзы Ибрагимова», – вспоминал писатель. Рожденный на далеком Севере, с детства питавшийся его самобытной культурой, он не чувствовал себя чужим, живя в иной культурной среде, потому что объединяющим было главное – человеческая доброта, сердечность, гуманизм, искренность в отношениях, духовность.

Целых 30 лет – с 1961-го по 1991-й – он проработал редактором журнала «Литературный Азербайджан». Был строгим и критичным, бескомпромиссным, но в то же время чутким, доброжелательным, внимательным. И не случайно народный писатель Чингиз Абдуллаев так сказал о нем: «Он сыграл выдающуюся роль в сохранении этого журнала, в том, что произведения, напечатанные в «Литературном Азербайджане», затем выходили на страницах различных изданий Восточной и Западной Европы, в Советском Союзе, в лучших московских изданиях отдельными книгами. И это в те годы, которые ныне называют застойными».

Заслуги Ивана Третьякова перед азербайджанской литературой и культурой не были забыты. Указом Президента Ильхама Алиева Ивану Поликарповичу Третьякову в свое время была назначена президентская пенсия, и я вспоминаю слова писателя о том, как одним из первых ему позвонил тогдашний вице-премьер правительства, народный писатель Эльчин Эфендиев и сказал: именно такой человек, как Третьяков, заслуживает этого указа.