Фуад Османов: Приходите в театр, потому что вам дорога эта сцена!

Театры ушли на летние каникулы, и театралам непросто пережить время опустевших сцен. Но, к счастью, народный артист Азербайджана и один из ведущих актеров Азербайджанского государственного академического Русского драматического театра Фуад Османов согласился встретиться с нами и рассказать, как функционирует и чем живет такой сложный и удивительный организм.

– Начнем, пожалуй, с самого начала: c чего начинается спектакль?

– Сперва режиссер выбирает пьесу, которая ему нравится...

– Сам? Худсовет это не обсуждает?

– Худсовет у нас только-только восстановили, его не было много лет. Режиссеру может предложить наш завлит Валентина Резникова, но навязать, насколько я знаю, – никто. Советских разнарядок сверху, к счастью, теперь нет. Режиссер подбирает актеров, ведь он знает, кто на что способен, и направляет. Начинается процесс читки...

– С режиссером спорите?

– Если взять главного режиссера театра Александра Шаровского, то споров не бывает. Разве что спокойные обсуждения. Конечно, такие актеры, как Мабуд Магеррамов, Наталья Шаровская, я, которые не одну собаку съели, могут предложить свое видение роли. Режиссер с этой трактовкой может согласиться или отвергнуть: нет, давай иначе.

– Как работаете над ролью?

– В юности я любил романы, рассказы, а пьесы не читал, пока не пришел в театр. Честно! Казалось нелепым повествование вроде: «Он: Здравствуй! Она: Доброе утро!». А в театре эти диалоги стали источником вдохновения, размышлений. Исходя из текста я придумываю характер героя, а по характеру воображаю его физический склад. То есть сам додумываю, каков он, как выглядит, двигается, мыслит.

– Говорят, актер – трижды зависимая профессия: чужой текст, чужие мизансцены...

– Соглашусь, но лишь в том случае, если это «суперпостановочный» спектакль. Есть такие, их еще «режиссерскими» называют – в них все выверенно до предела. Режиссер даже может тебе показать, как именно шагать, сколько шагов нужно сделать и как затем повернуть голову. Чем-то напоминает традиционный японский театр, где все расписано как по нотам. Но обычно режиссер, например, Шаровский, просто говорит, что надо сделать, а я сам выбираю, как мне удобнее, наиболее органично.

– Импровизация на сцене возможна?

– Я не сторонник импровизаций, потому что есть автор и есть режиссер. Делать это можно только в процессе репетиций. И если импровизация подошла, можешь закрепить ее и использовать в дальнейшем. Конечно, если спектакль не высокая классика, можно допустить небольшую вольность, и если партнер подхватит – хорошо. Но такое бывает редко, да и замечают это лишь знатоки.

– Спектакль со временем меняется? Я слышал, наша «Капитанская дочка» на фестивале в Санкт-Петербурге оказалась несколько измененной по сравнению с постановкой Игоря Коняева…

– Есть такой закон, нам даже в хореографическом училище показывали. Ставили первого студента в позу, например, скрипача. Второй должен был его повторить, третий – второго, ну и так далее. В итоге «скрипач» изменялся до неузнаваемости. Порой актер немного отойдет от изначальной концепции, а за ним другой, третий – и вроде бы ничего страшного, но если режиссер требовательный, он обязательно скажет: ребята, я же не так ставил... – и по возможности закрутит гайки.

– То есть такой отход всегда к худшему?

– Думаю, да. Ведь режиссер – автор общей концепции, ему виднее. Но я думаю, что «Капитанская дочка» – замечательный спектакль. И его очень хорошо приняли в Питере: настоящий успех!

– Сколько нужно репетиций для спектакля?

– Смотря какой спектакль. Мое мнение, что Шекспира, Чехова, Достоевского нужно ставить по крайней мере месяцев пять. Прочие – минимум три. Конечно, если речь идет о легком водевиле, то можно и быстрее. Главное, чтоб технические службы успели съездить в Дарнагюль за фанерой, построить декорации, купить в Садараке ткани, сшить костюмы (с улыбкой).

– Мне нравятся декорации в вашем театре: изящные, добротные, с придумками...

– Вот чего не хватает, так это световой техники. Современное оборудование – очень дорогое удовольствие, самое дорогое в театре. Ведь сейчас на мировой сцене декораций минимум, все строится на световых эффектах. Недаром есть режиссер по свету. И когда новый спектакль окончательно сформирован режиссером-постановщиком, за дело принимается режиссер по свету, который несколько дней разрабатывает световое решение постановки.

– Возвращаясь к репетициям... между спектаклями они нужны?

– На мой взгляд, нет и обычно не делаются. На то и нужно пять месяцев, чтоб все было четко и по физике, по мизансценам. Но сам я перед каждым спектаклем обязательно повторяю весь текст. Для себя, так спокойнее.

– А как сохранить спектакли режиссеров, которых уже нет с нами? Трагически ушла из жизни Ирана Тагизаде – что вы делаете, чтобы ее спектакли постановки сохранялись в изначальном виде?

– Во-первых, в этом спектакле задействованы высокие профессионалы: Теймур Рагимов, Хаджар Агаева, Инна Имранова... А во-вторых, Ирана, светлая ей память, никогда не выпускала спектакль спустя рукава. Они были выверены до автоматизма. «Ирана, – мы же все прошли многократно, отпусти!», – просили мы. «Нет, – строго говорила она, – нужна еще одна репетиция!». Даже когда болела, она звонила: «Фуад, собери ребят, давайте прогоним».

– Бывает так, что роль не получается?

– Если не получается, то что ты делаешь в этой профессии? Но если режиссер тебя взял, значит он видит тебя в этой роли. Да, роль может подойти или не подойти. Я в свои 60 уже не могу сыграть Ромео. Хотя, наверное, смогу сыграть «Ромео 40 лет спустя», представив, что было бы, если б юный Монтекки выжил. Но это, конечно, был бы уже не Шекспир... Или, например, я мог бы сыграть Карлсона, а вот Малыша уже нет. Хотя... и Малыша смог бы, только повзрослевшего (с улыбкой).

– То есть вам не знакомо понятие «провал»?

– Нет. Может, потому что не было ролей суперсложных. Если появится, может, и провалю. До сих пор, слава богу, не было роли, о которой я бы сказал «не моя». Потому и провалов не было. Провал – это что? Вышел и не сделал… или явно не понравился зрителю... или забыл слова. Но это уже провал карьерный (смеется).

– Перед спектаклем волнуетесь?

– Да, почти всегда. Три-пять минут. Но когда выходишь на сцену, роль словно подхватывает тебя и ты уже окунаешься в спектакль, где все привычно и понятно.

– Знаменитый кошмар актеров – «забыл текст» – знаком?

– Изредка какое-то слово может просто вылететь из головы. Тогда я заменяю его подходящим по смыслу. Партнер это замечает и если надо, сразу подстраивается. Все же живые люди, да и «стоп» на сцене не скажешь.

– Кто ваши любимые партнеры?

– Не скажу, что у меня много партнеров по большим ролям. Хаджар Агаеву, Сафу Мирзагасанова, Наташу Шаровскую, Женю Невмержицкую, Милу Духовную очень люблю. С ними легко. Когда не уверен в партнере, начинаешь думать за двоих. Бывало и такое. Я знал, что партнер проблемный, и учил обе роли.

– Есть ли какие-то актерские ритуалы, приметы?

– Я человек не суеверный, черные кошки и иже с ними мне совершенно безразличны. Но никогда не буду стричься в день спектакля. Если мне по роли необходима короткая стрижка, я могу даже ночью отправиться к своему парикмахеру, но непременно до полуночи – накануне.

– Молодые актеры соблюдают старинные приметы – например, как поступить с упавшим текстом?

– Да, обязательно на него садятся. А как же! Также знают, к примеру, что в театре нельзя грызть семечки – и некрасиво, и для голоса вредно.

– А что противопоказано на сцене?

– Нести отсебятину. Нельзя добавлять текст, которого нет у автора, особенно когда этого не умеешь. Нельзя выходить неряшливым. Нельзя есть лук или чеснок перед спектаклем – хотя бы из уважения к партнерше. Ведь она будет думать не о роли, а том, как бы от тебя отодвинуться (смеется).

– Как вы относитесь к театральным экспериментам, к авангарду? Когда-то Сергей Майоров в Бакинском рабочем театре немало экспериментировал в духе Мейерхольда...

– Я за арт-хаус, за авангард. Хотя бы чтобы проверить, как это пойдет. Не надо приучать зрителя. Пусть придет всего сто человек, а поймут только тридцать. Зато в нем найдут что-то для себя и эти тридцать, и актеры. А через сезон можно со спектаклем и распрощаться... Конечно, постановка это расходы, которые желательно окупить, я директора понимаю.

– На отсутствие зрителя вам грех жаловаться – зал обычно полон.

– Но и не такие уж аншлаги. Зритель обленился, все сидят в соцсетях.

– А как вернуть зрителя в театр?

– В советское время иногда в школах устраивали культпоходы в театры. Сейчас это редкость. Родители кричат: «Опять по 10 манатов скидываться?!». Но вы же собираете на занавески или краску для класса. Один раз приведите детей в театр! Если из 20 учеников, пришедших на спектакль, пятеро вернутся в театр еще и еще, это уже будет маленькой победой. Чтобы ребенок полюбил театр, он сперва должен его увидеть.

– Большое впечатление на меня произвел спектакль «Беня Король и другие» – огромный, разный, с рядом прекрасных актерских работ...

– А я помню, когда в спектакле «Закат» по тому же Исааку Бабелю Менделя Крика играл выдающийся Мелик Дадашев. Эту постановку повезли в Одессу, и местные евреи спрашивали Дадашева: «А вы точно азербайджанец?». Ему там руки целовали и называли «Мендель Юсупович» (улыбается). Мелик Юсупович был высочайшего пилотажа артист! Я тогда только пришел в театр, играл в театре безмолвного турка. И Мелик Дадашев торжественно указывал на меня: «Вот он сидит, турок...». Снимал с меня феску и целовал в макушку. У меня сердце замирало: «Сам Мелик Дадашев меня поцеловал!». После я играл Кантора Цвибака, уже со словами, читал молитвы на иврите...

А в театр я пришел вообще на должность рабочего сцены. Мы с моим однокурсником Андреем Балыкиным пришли по направлению института искусств, но художественный руководитель театра Мелик Дадашев назначил нам испытательный срок. Хотя у меня было два диплома, а у Андрея – даже красный! И в Одессу мы поехали, чтобы устанавливать декорации и изредка появляться в массовке. Это был 1990 год.

– Тяжелые времена...

– Да, в театре не было отопления, зрители сидели в зале в пальто. А мы, как на грех, играли какие-то летние пьесы. По сюжету на сцене зной, а у нас изо рта пар валит. Или, напротив, в жару играли «Мышеловку» по Агате Кристи: завывание вьюги, «занесло все снегом!», актеры в свитерах, Рахиль Гинзбург в норковом манто. А зритель в зале потеет в майках. (смеется).

– Радостное это дело – театр...

– Конечно. Я не склонен поучать молодежь: дескать, «вот в наше время»... или «Сталина-на-вас-нет», но был бы счастлив, если б они сохраняли театральные традиции, преданность этому искусству. Я всегда говорил молодым актерам: «Любите это дело! Приходите в театр не потому, что здесь платят зарплату, а потому что вам дорога эта сцена!».

Ну и чтобы соблюдали дисциплину, помнили, что нельзя на представление заявляться в последнюю минуту. Не позже, чем за 45 минут! Это закон, ведь в случае форсмажора мы что-то успеем предпринять. Но я думаю, что некоторое легкомыслие с молодостью пройдет. Такие асы, как Сафа Мирзагасанов, приходят вообще за два часа.

– В начале нашей беседы я спросил, с чего начинается спектакль. А с чего начался актер Фуад Османов?

– Сперва я девять лет учился в Хореографическом училище, куда меня отдали «для укрепления здоровья». И мне действительно понравились танцы, особенно национальные. В старших классах мы изучали и другие виды искусства, в том числе историю театра. Меня это настолько увлекло, что после армии я не раздумывая подал документы на актерский факультет института искусств и поступил очень легко – сказались и наработанная пластика, и сценический опыт. С дипломом пришел в Русскую драму. И пошло-поехало... 

– Спустя 30 лет вы стали народным артистом Азербайджана. Что это изменило в вашей жизни?

– Дорожная полиция сразу отпускает (смеется). На самом деле не скажу, что что-то изменилось. Разве что еще больше возросла ответственность перед страной, которая дала мне это звание. Ведь молодые смотрят и берут пример.

– А с какими ощущениями вы вошли в этот юбилейный год?

– С осознанием того, что в 30 лет выходил на эту сцену, а вот теперь и в 60. В молодости я сыграл много возрастных ролей – с бородами, с морщинами... А сейчас меня под молодого не загримируешь. Поэтому роли должны приходить вовремя. Но я ни о чем не жалею. Я сыграл то, что должен был. И сыграл немало.

– Сейчас каникулы, а что осенью?

– Ильгар Сафат ставит собственную пьесу – «Чеховское ружье». Самого Чехова ставит Турал Мустафаев – будет его первая постановка в нашем театре. Александр Яковлевич Шаровский готовит «Гамлета»…

– А что посмотреть нашим читателям из старого репертуара?

– Очень советую «Вишневый сад». Были и критические отзывы, и восторженные. Это все-таки классика, это Чехов! И там действительно есть на что посмотреть, там прекрасные актерские работы, начиная с Натальи Шаровской в роли Раневской. «Он, она, окно, любовник» – классическая и добротная английская комедия положений, которая будет держаться на сцене, пока у меня силы будут.

Из азербайджанской драматургии отмечу «Прости за любовь» (Айдын) по пьесе Джафара Джаббарлы – последнюю постановку Ираны Тагизаде, «Изменить Отелло» по пьесе Эльчина в постановке Ильгара Сафата. И очень интересный спектакль «Семь красавиц». Его поставил литовский режиссер Йонас Вайткус. Это вообще первая в мире постановка Низами в драматическом театре. Мы ее играем 12 лет. Зритель принимает очень хорошо... Репертуар у нашего театра немалый – думаю, каждый найдет что-то для себя.